Софья Ролдугина - Кофе и мед [СИ]
«Вальс. Сейчас снова будет вальс», — пронеслось в голове.
Крысолов устремился мне навстречу, и я тоже сделала шаг… и внезапно едва не столкнулась со служанкой в сером.
— Простите, — пролепетала она, глядя испуганно через прорези дешёвой бумажной маски. Опрокинувшийся бокал перекатывался на подносе, и вино капало на паркет — тёмно-красное, густое. — Прошу прощения, леди… Пожалуйста, простите…
Краем глаза я заметила, что к Крысолову подошла дама в голубом платье с кружевной накидкой на плечах. Мне стало не по себе.
А служанка всё продолжала извиняться, покаянно склоняя голову. На нас уже начали поглядывать любопытные.
— Ничего страшного не произошло, ступайте дальше, — попыталась я отделаться от неё и отступила назад, к колоннам, чтобы выйти уже с другой стороны. Служанка поклонилась в последний раз и шмыгнула куда-то, как мышка.
Крысолов же точно в воздухе растворился, хотя прошло не больше минуты. Даже меньше — сколько там нужно, чтобы вернуться и обойти колонну? Я недоумённо оглядела зал, высматривая броский наряд, и наконец заметила — уже весьма далеко. Крысолов быстро шёл следом за дамой в голубом. И, кажется, эти двое направлялись к одному из боковых залов. Они совершенно точно вошли в створчатые двери…
Музыканты заиграли любимый контрданс, который особенно нравился Его Величеству — «Реку». И многоцветная мозаика из костюмов и лиц, ещё мгновение назад неподвижная, разделённая на фрагменты, вдруг начала движение в едином ритме, согласованно и гармонично, увлекая даже тех, кто предпочёл бы остаться в стороне.
В последний момент я успела войти в зал, но там не было и следа беглецов. Только пожилые леди и джентльмены, не способные танцевать, отдыхали и вели неспешные беседы.
— Вы позволите?
— О, да, прошу прощения… — спохватилась я, пропуская немолодую даму и её совсем ещё юную спутницу, едва стоящую на ногах. Вероятно, девице стало дурно, и компаньонка поспешила увести её. Держась позади этой парочки, мне удалось незаметно проскользнуть в зал для отдыха и ещё раз внимательно осмотреть его, но тщетно: Крысолову решительно негде было здесь прятаться.
Когда мелодия «Реки» затихла, я вернулась и разыскала Мэтью, благо тот действительно следил за мною и находился неподалёку.
— Что-то пошло не так? — спросил он хмуро.
«Не так? Слишком мягкая формулировка!» — пронеслось в голове тут же. Но не рассказывать же о Крысолове… Пришлось ограничиться уклончивым:
— Разочарования — обязательная часть жизни, и отнюдь не худшая. Добавляет опыта.
— Опыт бывает полезным и вредным, — полушутя возразил Мэтью. — Времени до следующего танца ещё много. Желаете прогуляться или отдохнуть здесь?
Я обвела взглядом зал — и едва сдержала вздох:
— Прогуляться.
Находиться тут было невыносимо.
Однако надо отдать должное Лисьему Принцу: он полностью оправдывал свой благородный псевдоним, отвлекая меня от неприятных мыслей с такой ненавязчивой галантностью, что даже призрак бесстыдной воровки в голубом отступил. Осталось только зудящее чувство разочарования — уже не острое, но прилипчивое. Мы бродили по залу причудливыми путями; наверное, если посмотреть сверху, они напоминали метания стрекозы над рекой. Мэтью указывал то на одну маску, то на другую, рассказывая презабавные истории, не раскрывая при этом ничьего инкогнито. И не сразу я поняла, что меня ведут очень продуманно, не позволяя встретиться с кем-то — или с чем-то.
Закралась даже мысль, не причастен ли он к исчезновению Крысолова. Промелькнула в голове безумная версия — тайная операция, спланированная лучшими офицерами Особой службы, дабы по велению маркиза Рокпорта избавить его невесту от неугодного поклонника… Святые Небеса, какая глупость! Я незаметно ущипнула себя за руку, чтобы вернуть ясность разума и спросила открыто:
— Скажите, здесь присутствуют нежелательные персоны?
Он не стал изображать непонимание:
— Нет, все гости в высшей степени благонадёжные. Но есть и такие, которые могут попасть под удар. А мне хотелось бы, чтоб вы сохранили об этом вечере только приятные воспоминания.
Я вежливо поблагодарила его за внимательность и заботу, но подумала, что так или иначе вряд ли уже смогу наслаждаться маскарадом, как прежде. Мы пропустили следующий танец, благо присутствие Мэтью охлаждало пыл тех кавалеров, которые желали бы меня пригласить. Но перед очередным вальсом, «Анцианской ночью», устоять было невозможно.
Крысолов не объявился. Дама в голубом несколько раз мелькала среди танцующих… Точнее, мелькало голубое платье, и не обязательно оно принадлежало именно ей. Раздражение моё нарастало, и затем прорвалось вопросом:
— Вам приходилось сталкиваться с предательством?
— Да, как и любому человеку моего возраста, — уклончиво и слишком ровно ответил Мэтью. — А почему выспрашиваете? Это праздное любопытство или нечто личное?
— Ни то, ни другое, — улыбнулась я, отчаянно надеясь, что те чувства, которые кипели внутри, никак не отражались ни в голосе, ни в движениях. — Всего лишь приглашение к беседе. Точнее, к рассуждению.
— Мне кажется, в ночь на Сошествие лучше беседовать о чём-то более приятном.
— И всё же?
Мэтью шагнул слишком широко и едва не наступил мне на ногу.
— Будь моя воля, я бы отменил казнь за воровство, а вместо этого стал бы приговаривать к повешенью предателей… тех, кто лицемерно завоёвывает доверие, а затем разрушает чужую жизнь.
Я представила Крысолова на виселице — и почувствовала болезненную слабость. Дыхание на секунду перехватило от приступа неодолимого, мистического ужаса.
— Но тогда бы пришлось учредить особый комитет, который бы проверял, действительно человек виновен или его вынудили… заставили…
— О, такие «комитеты» уже существуют. Там обычно присутствует судья, адвокат и обвинитель, — саркастически откликнулся Мэтью и продолжил громче и злее, чем прежде: — Только редко там решение выносят в пользу пострадавших. Куда чаще предатель избегает наказания, а вину возлагают на слабого, обманутого. Да и общество не лучше. Добрые, прекраснодушные соседи преспокойно наблюдают за тем, как молодую вдову обманывает изувер или корыстный мерзавец, который только и думает о том, чтобы избавиться от её детей и завладеть… Простите, я увлёкся абстрактным примером, — оборвал он вдруг сам себя и улыбнулся из-под маски.
В груди у меня кольнуло. Слишком личным веяло от его «абстрактного примера». Даже мелодия чудесного вальса, кажется, затихла и отдалилась. Я глубоко вздохнула — и отважилась бросить пробный камень, стараясь говорить так беспечно и весело, словно всё это было одной большой шуткой.
— Да, действительно, отвратительная ситуация. Детектив Эллис часто посмеивается над тем, что у меня есть револьвер, но, право, иногда рядом творится такая ужасающая несправедливость, что хочется иметь даже не револьвер, а мортиру.
— Мортиру? Слишком громоздко. Впрочем, чаще всего хватает одного толчка в спину где-нибудь на крутой лестнице, — в тон мне откликнулся Мэтью.
Повисло молчание. Если бы не танец, его можно было бы счесть гнетущим, но повороты и кружения изрядно сглаживали неловкость.
— Моё чувство юмора порой кажется странным даже мне самой, — призналась я наконец полусерьёзно.
— О, то же самое могу сказать и о себе, — откликнулся он. — Надеюсь, вы не сочтёте меня слишком жестоким человеком?
— Нет, что вы. И насчёт мортиры…
— Уже то, что нежная леди осведомлена о значении этого слова, делает ей честь.
Мы обменялись комплиментами; неловкость вроде бы исчезла, но слова о крутых лестницах и о предателях не шли из головы. Похоже, доверенный помощник дяди Рэйвена оказался человеком с секретами… Тем временем вальс закончился. Я сослалась на то, что нехорошо танцевать весь вечер с одним и тем же партнёром, а потому предложила Мэтью разделиться на время. Разумеется, настоящей причиной было не это: мне просто хотелось взять небольшую паузу и поразмыслить о нашем разговоре. К тому же теплилась ещё надежда, что Крысолов вернётся.
— …Не везёт так не везёт! И куда она подевалась? — послышалось вдруг раздосадованное; кажется, жаловался на вероломную спутницу какой-то мужчина, причём с явным алманским акцентом.
И, хотя голос ничем не напоминал тот, другой, хорошо знакомый, я не смогла удержаться и обернулась.
Общего с Крысоловом у говорившего был разве что рост. Остальное, от комплекции до костюма, отличалось разительно. Мужчина с алманским акцентом напоминал фигурой грушу, а его наряд отличался от повседневного разве что некоторой старомодностью — и цветом: удлинённый пиджак с одной пуговицей имел насыщенный тёмно-красный оттенок. Алая с золотистой отделкой маска напоминала о карнавале в Серениссиме — вроде бы такая разновидность называлась «гатто», потому что её делали в форме стилизованной кошачьей морды.
